Школа дает множество полезных знаний. Но — никакого представления о реальной жизни. Потом с удивлением узнаешь, что люди не обязаны к тебе хорошо относиться только потому, что ты хороший парень. «Хороший парень» — не профессия. А школьные преподаватели ставили тебе положительные оценки именно за это.

Один мой приятель заявил на экзамене, что «булка во рту разлагается на спирт и коньяк».
Другой на вопрос «чем объясняется увеличение в последнее время количества межвидовых скрещиваний» гордо ответил:
— Падением нравов!..
Я же вообще заявил, что «не буду отвечать на теоретические вопросы по генетике, потому что я — практик!»
Все мы получили хорошие оценки. Потом поступили в Политехнический.

Разочарование настало уже на первом курсе. Преподаватель физики считал, что «на пять предмет знает Бог, на четыре — он сам, а студент, соответственно, — максимум на три». С другой стороны, на Физико-техническом факультете тройка по профильному предмету была невозможна. Возникала патовая ситуация.

Я пришел на экзамен после бессонной ночи, проведенной за учебниками. Я был небрит и помят. Преподаватель, несмотря на хронический алкоголизм ежедневно носивший свежевыглаженные рубашки, безукоризненные костюмы и шикарные галстуки, осмотрел меня с ног до головы и поставил два.

В следующий раз я появился в двубортном костюме и лучшем своем галстуке, недавно привезенном из Риги. Преподаватель долго смотрел на него и, видимо, счел, что «на пять галстуки носит Бог, четверки заслуживают его собственные, а галстук студента не должен превышать слабой троечки»…

Следующая попытка перешла из плоскости моды в сферу тактики. Я обратил внимание, что экзаменатор выставляет двойки утром и вечером, а днем, сразу после небольшого «обеденного» перерыва бывает благосклонен. Именно в этот небольшой промежуток времени я и проскочил со своими скудными знаниями. А вот «Противник падения нравов» ходил сдавать физику 12 раз!

К третьему курсу мне подумалось, что экзаменационные мучения связаны с неправильным выбором области.
Однажды преподаватель электродинамики сказал:
— В этот курсовик вы должны вложить душу…
Все засмеялись, а я пошел в деканат с заявлением об уходе. Я чувствовал, что в курсовик о Достоевском смогу вложить душу.

Целый год я готовился к поступлению на Филологический факультет Университета. Ходил, как на работу, в библиотеку. Занимался с преподавателями английским и историей. Наверное, никогда больше у меня не было в голове стольких академических знаний.

Сочинение я написал на пять — единственный во всем потоке. Хотя меня отвлекали вопросами о количестве букв «с» в слове «прогресс».
Следующим был английский. Этот язык для меня, как музыка. То есть — вызывает большое волнение души, смутные образы, но ничего конкретного.
Я уставился в незнакомые слова текста для перевода. Через несколько минут встретилось одно — впрочем, многое объясняющее. Слово было — «Офелия». Передо мной лежал американский пересказ классики для школьников, позволяющий при минимальных затратах выглядеть вполне начитанным гражданином. Я стал думать о том, каким фаст-фудом подменяют классику, но тут меня вызвали отвечать.
Пока я пересказывал «Гамлета», преподаватель удовлетворенно кивал. Но потом попросил переводить с листа.
— Не могу! — честно признался я.
— Почему? — удивился экзаменатор, не ожидавший подвоха.
— Я слов таких не знаю, — промямлил я, на всякий случай еще раз заглянув в листок.
Пару минут мы молчали. Смотрели друг на друга. Потом по его лицу пробежало озарение, и в аудитории прозвучала фраза, полная гнева и радости разоблачения:
— Да вы просто читали Шекспира!..
Я воровато оглянулся.
— Ну, в общем, да… А что?
— Идите! Три!
Мне было стыдно. Не то за тройку на экзамене, не то за подпольное чтение Шекспира. Тем не менее, у меня было 8 баллов за 2 экзамена, что оставляло шансы. Следующей была история, к которой я готов блестяще. Да и вопрос попался прекрасный — культура начала XX века. Ничто не предвещало беду.
Мой рассказ был прерван вопросом, заданным с интонацией следователя:
— Кто был основоположником символизма?
Я сдержал желание быстро ответить «не я!» и повел речь о французских символистах, Соловьеве и т.д. Но меня перебили:
— Основоположником символизма, молодой человек, был Валерий Яковлевич Брюсов… Вы же понимаете, что с такими знаниями…
Я уже понимал. Оставалось только доиграть сцену до конца.
— Брюсов… Брюсов… Что-то знакомое… Это не тот ли Брюсов, которому Блок руки не подавал? Не тот ли Брюсов, которому в трамвае Гиппиус в лицо наплевала? Да, точно! Вспомнил! Продажный функционер Брюсов, который подставил Гумилева…

Я вышел на улицу. На душе было необыкновенно легко. Что, к сожалению, не отменяло необходимости «порадовать» родителей.
Я зашел в телефонную будку и набрал номер. Сквозь треск прокричал:
— Два!
— Что? Сдал? Молодец! Твоя жена в роддоме!

Я взял две бутылки портвейна. Одну положил во внешний карман костюма-тройки, а другую открыл. И — пошел к роддому.

Однажды к нам заехал родственник из Москвы.
Две столицы существуют в стране для того, чтобы жителю одной из них было, где спокойно попить водку — без назойливых звонков родственников и приятелей, без необходимости врать на работе… Встать с утра, выпить рюмку и пойти гулять по столице.
После моего рассказа о поступлении в университет, а то есть — после третьей бутылки, родственника осенило:
— Слушай! Ты же пишешь чего-то там… Давай к нам в Литинститут. Академическая программа — та же. Плюс — компания хорошая.
Возразить было нечего. Я отдал ему свои рукописи, чтобы он занес их в институт. И — напрочь забыл об этом. Поэтому был сильно удивлен, когда мне пришло приглашение на экзамены.

Тут я применил совершенно другую тактику. Мало того, что я не готовился. Я даже не ставил будильник. Может быть, именно поэтому получил 29 баллов из 30 возможных и стал студентом.

С экзаменами и курсовиками было, действительно, проще. Я изучал то, что хотел изучать, что понимал и чувствовал. Однако, и тут не обошлось без приключений. Взять хотя бы тот же английский.
— Я буду вас всех спрашивать, а потом вы подойдете с зачетками, — сказала типичная «англичанка», сухонькая и ухоженная.
— Быстро за колонну! — сказал типичный поэт Дима, небритый и растрепанный.
Мы стояли за колонной, пока весь курс рассказывал о своих семьях, любимых животных и летнем отдыхе. Потом подошли с зачетками.

Зачем-то современным литераторам понадобилась экономика. Я стоял перед дверью в экзаменационную аудиторию и думал, зачем. Наверное, чтобы торговаться с издательствами. Рассуждения прервал вбежавший Владик:
— Ты что-нибудь знаешь?
— Нет, конечно!
— Боишься?
— Ну, в общем да…
— Тогда пойдем!..
Мы вышли из института. Купили бутылку. Выпили ее в садике и снова вернулись к аудитории. Очередь еще была.
— Еще боишься? — спросил Владик.
Я ничего не ответил и мы снова пошли.
Тянуть билеты пришлось, задержав дыхание. Посреди аудитории меня догнал Владик и спросил громким шепотом:
— Слушай, а вот «естественная монополия» — это про что?
— Ну, наверное, про то, что в Бразилии кофе растет, а не в Бразилии не растет. — предположил я.
— Понял! — уверенно сказал Владик и пошел к преподавателю.
Стараясь дышать в сторону, он 30 минут рассказывал о Бразилии, кофе и всех несчастных странах, где этот самый кофе не растет. Я слушал завороженно, проникаясь сочувствием к сложной экономической ситуации, созданной всего лишь отсутствием этих маленьких зернышек.

Я думал о том, что мир действительно несправедлив. Берется откуда-то маленькое, но очень важное зернышко, и человек абсолютно счастлив. А у кого-то этого зернышка нет и быть не может.
Жизнь — монополия. Только что ж в этом «естественного»?