Отдых в докапиталистические времена был занятием таким же сложным, как работа или тщетные походы по магазинам.
Конечно, можно было с унижениями выбить профсоюзную путевку в какой-нибудь санаторий у моря. Но это сразу же предполагало наличие массовика-затейника, режима дня и постоянного вещания из репродуктора.
Помню, как в одно дождливое утро бодрый советский голос произнес:
– Здравствуйте, товарищи отдыхающие! Московское время – восемь часов! На улице – прекрасная погода! Небо серое! Без просветов!

Но даже такие путевки в безоблачное серое утро доставались не всем.
Поэтому многие предпочитали отдых с палатками. Нет, это были не завзятые «походники», бренчащие на гитарах «Как здорово, что все мы здесь» где-то в глубине леса. Это были обычные ленинградские и московские семьи, чудом накопившие на старенькие «Запорожцы» и «Москвичи». Они уезжали в Прибалтику, где продукты были вкуснее, а мусора было меньше, расставляли палатки на берегу какого-нибудь озера и спокойно отдыхали весь положенный трудящимся отпуск. Без затейников и репродукторов. С примусом и почерневшим котелком.

Мы обычно уезжали в Эстонию, на северное побережье Чудского озера. Сбегали из города в воздушный сосновый лес, к ласковому песчаному пляжу. Как делали еще десятки инженеров, кандидатов и докторов наук, преподавателей и врачей. Дантисты, продавцы мясных отделов и заведующие овощебазами не ездили отдыхать с палатками, что обеспечивало хорошую компанию. Это был еще один островок свободы – без лозунгов, идеологической направленности и генеральной линии.

У меня на этом островке воцарялся удивительный режим дня. Просыпался я часа в 2. Пробежка, зарядка, купание. Легкий завтрак, состоящий из обеда встававших в нормальное время родителей. Легкий отдых после «легкого» завтрака. И – на волейбольную площадку соседней турбазы. Часов в 6 оттуда уходили «физкультурники», и наступало время «профессионалов», а у меня был 1-й разряд.
Играли до наступления темноты. Потом купание, переоблачение и поход на дискотеку всё той же турбазы.
На дискотеке нашу волейбольную компанию встречали хорошо, соответственно результатам игры. Тем более, что партнера всегда можно было попросить как бы случайно направить мяч во-о-о-он к той брюнетке. А это обеспечивало сближение еще до дискотеки, со всякими там «ах, простите, я вас не ушиб», «да нет, что вы, вы так увлеченно играете»…
Поэтому дискотека часто заканчивалась походом в кафе и прогулкой под звездами. Возвращался я в палаточный городок часа в 2-3 ночи, потому и спал до обеда.
А наутро всё повторялось.

Было так хорошо, что я даже позвонил приятелю в Питер:
– Игорёк, приезжай, – сразу сказал я.
– Приеду, – не раздумывая ответил он. – Что привезти?
– Да ничего не надо. Пиво вкуснейшее рядом. Шашлык в кафе, правда, дорогой. Можешь с собой мяса прихватить.

Кстати, в Эстонии на примере пива я понял, что такое капитализм.
В дальнем магазине оно стоило 80 копеек. В ларьке на турбазе бутылка стоила уже 1 рубль. А в кафе на турбазе – 1 рубль 20 копеек.
Как только дальний магазин закрывался, ларек поднимал цену до 1-20, а кафе – до 1-40.
Когда же закрывался ларек, котировки в кафе доходили до 1-60 (вдвое от первоначальной цены). Но мне как завсегдатаю хозяин кафе – грузин из Латвии – всегда продавал пиво за рубль двадцать.

Запасшись пивом, стали ждать Игорька. Автобус из Питера проходил мимо нас примерно в 2 часа ночи. Нужно было скоротать время.
Найдя фотографии предыдущих путешествий и кусок холстины, решили делать стенгазету. Нужен был какой-то символ вместо принятых в то время в центральной прессе орденов – иначе название смотрелось как-то одиноко. Так я придумал первый в своей жизни логотип – из волн озера в окружении утренних лучей вставала огромная волосатая задница.

Как ни странно, автобус не опоздал. Игорек выпрыгнул из него с двумя сумками, я сразу же подхватил обе. Одна почти ничего не весила, а другая чуть не оторвала мне руку.
– Что-то у тебя презервативы больно тяжелые, – съязвил я.
– Так вещи в легкой сумке, – парировал Игорь. – А это 10 килограммов мяса.
На утро мы проснулись часа в 2. Пробежка, зарядка, купание. Легкий завтрак, состоящий из обеда вставших в нормальное время родителей…

Вдвоем такой режим дня оказался еще веселее и эффективнее. Особенно в части волейбола и вытекающих из него дискотек. Однажды пришлось даже задержаться на турбазе до 7 утра. За что, естественно, нам сильно влетело. Особенно мне, поскольку меня ругать было гораздо удобнее.
Мы проснулись ближе к вечеру и сразу попали в самое пекло воспитательного процесса. Сначала эмоции выражала мама – достаточно долго и громко. Потом эстафетную палочку приняли мужчины – отец и его приятель Фима, приехавший в наш палаточный рай из Москвы. Тут логика была поинтереснее женской.
– Предупреди мать и люби сколько хочешь, – наставлял Фима, открывая бутылку водки.
– Что ж это получается? – парировал я. – С турбазы прибежать сюда, предупредить и бежать обратно?
– Придумай способ, – возражал Фима. – Ты же придумываешь, как их кадрить. Теперь придумай, как не волновать родителей. Кстати, за родителей!

Количество аргументов и выпитых бутылок росло. Мама и Фимина жена давно улеглись спать. Кажется, уже начинало светать, когда меня сочли достаточно воспитанным. Но тут обнаружилось, что вокруг костра насчитывается 9 пустых бутылок. А это уже сулило воспитательные меры не только мне, но и всей мужской компании.
– А давайте их закопаем, – предложил Фима.
– Нет, надо парочку оставить, а то не поверят, – возразил отец.
И оказался прав, поскольку утром сквозь сон я слышал, как возвращавшиеся с пляжа женщины переговариваются между собой:
– Мужики всю ночь бузили, а выпили только 2 бутылки…

Изрядно воспитанная накануне компания проснулась часа в 3… Нас с Игорьком тут же послали за пивом. Ящик прекрасно смотрелся на огромном пустом столе, сколоченном своими руками. Судя по неясным угрызениям совести, организм возвращался к жизни. Именно в этот долгожданный и сладостный момент снова появились мама и Фимина жена, гулявшие по лесу. Как и всякие настоящие женщины, они обладали уникальной способностью начинать перебранку с 5-6 метров. В голове опять зазвенело. Утешало лишь то, что теперь ругают не только меня. Было даже интересно, как мои «воспитатели» будут выкручиваться из сложившейся ситуации.
Фима медленно повернул голову и, уставившись на женщин не вполне открывшимися глазами, злобно сказал:
– Не мешайте! Мы завтракаем!
Внушенные мне накануне нравственные ценности были попраны, а женщины всё не унимались. Тем более, что дистанция сократилась до прицельной.
Тогда Фима обратился к отцу:
– Послушай, полетели отсюда! Нас здесь не понимают…

Они встали, раскинули руки, как крылья, и с жужжанием полетели, изображая не то самолет, не то пчелу…
Иногда мне кажется, что они до сих пор летят – там, в другой жизни, среди сосен и палаток, стареньких автомобильчиков и примусов, отделенных от реальности куда более глубоким океаном, чем Карибы от материковой Европы.