Когда попадаешь в другой город, всё кажется загадкой.

Нет! «Загадка» – это вопрос, предполагающий наличие одного верного ответа. Другой город – это отсутствие вопроса при сотнях вариантов ответа.

На каждой улице, за каждым углом ждет неизвестность.

Нет! Что-то известно об этой жизни, её устройстве, городах…

Там, вдали, куда ведут шаги, всегда есть створ, эта буква «П» проспекта. Она растворяется в утренней дымке, и где-то на ее границе машины ныряют куда-то в листву перпендикулярного бульвара. За то самое большое здание, где расположен то ли банк, то ли магазин. Что там – за этим поворотом? Что будет, если пойти туда? Выйдешь ли к центру города или на его окраину, к Главпочтамту или к реке?

В этом есть какой-то негласный договор, который не в силах нарушить ни картография, ни даже современная навигация. Город, не твой город – просто обязан быть загадкой.

Нет! «Загадка» предполагает верный ответ. Здесь его не существует. Этот город – как листок в клетку из школьной тетради. Линии есть, а что ты там напишешь – твоё дело.

Ты бредешь среди одинаково неизвестных домов, не исковерканных обстоятельствами твоей жизни. Здесь не найдется окна или подъезда, где жила твоя «бывшая», твой друг. Где ты напился в «тот самый» Новый Год. Здесь нет двери, которую ты открывал 5 лет по утрам, приходя на работу. Всё одинаково неизвестно, загадочно и привлекательно.

Тебя здесь никто (или – почти никто) не знает. В любом случае, нет смысла ждать никаких встреч, кроме намеченных. И поэтому ты бредешь, как в шапке-невидимке. Окружающие будто не видят и не слышат тебя. К горлу подступает какой-то комок. Тебя как бы нет. Ты есть, но тебя нет. Ты «есть» для себя, своих чувств и мыслей. Но тебя «нет» для всего лишнего, привычно ненужного, что, так или иначе, окружало тебя в обыденной действительности. В той действительности, где «жила твоя бывшая» и где ты «напился в тот самый Новый Год».

В начале 90-х предложили поехать в Дом Отдыха, приватизированный кем-то из знакомых другого знакомого.

Мы собрались студенческой компанией и поехали на каникулы.

Электричка выплюнула нас на конечной станции где-то в ста километрах от города. Куда идти, мы представления не имели. Но заметили старенький ПАЗ с соответствующей табличкой за стеклом. Громыхая и охая, он увлек нас куда-то сквозь заснеженные тоннели деревьев.

На огромной территории между двух озер были шахматно расставлены двухэтажные бараки. В части из них нам были забронированы «номера».

Мы разместились, быстро напились и пошли валяться в снегу. Мы были почти одни в этом «популярном» Доме Отдыха.

Мы находились НИГДЕ. По сравнению с городом, где каждая улица несла на себе отпечаток наших действий – прошлых, настоящих и, вероятно, будущих. Где каждый двор помнил нашу родословную и судьбу, даже будто предсказывая их. Но этот бесконечный снег был неизвестностью, чистым листом, на котором если и хотелось что-то написать – то лишь хулиганское. То, что можно потом смять и выбросить.

Прошло 2 дня. Дом Отдыха стал обретать черты привычного пространства, наполненного воспоминаниями. Здесь мы сидели вчера, здесь сегодня шли в столовую. Вчера Костя поскользнулся там, а сегодня Леша оступился здесь. НИГДЕ заканчивалось, как догорающий бенгальский огонь.

Вдруг у нас появились соседи. Русский театр из Баку. Вся труппа. Там начались какие-то междоусобицы, и режиссер вывез весь театр куда подальше. «Подальше» оказалось тем самым нашим Домом Отдыха.

Мы долго наблюдали за странной жизнью этих людей. Они жили, как первый раз, как первый день. Как будто только что обнаружили друг друга. Ухлестывали за барышнями, которые много лет были им не интересны. Ссорились из-за них и творческих амбиций. Выясняли, кто лучше, будто спектакль только что окончился и началась пресс-конференция. Мирились и создавали какие-то новые альянсы против режиссера. Входили в запой и бросали пить.

Эта жизнь, находящаяся от нашей «всего» в 100 километрах, отстояла от их жизни на несколько тысяч миль. И если мы ощущали свою реальность как «НИГДЕ» – страшно представить, что чувствовали они. Вероятно, что-то похожее на клиническую смерть.

Нам пора было уезжать, студенческие каникулы заканчивались. Мы прощались на крыльце. И одна актриса громко шепнула в этот звонкий, белый воздух:

— Вы, наверное, не представляете себе… И расплакалась.

Мы, конечно, не представляли себе. Тем более, что слезам актрис нельзя верить.

Через 5 лет мы все разъехались по другим городам.

Там, вдали, куда ведут шаги, всегда есть створ, эта буква «П» проспекта. Она растворяется в утренней дымке, и где-то на ее границе машины ныряют куда-то в листву перпендикулярного бульвара. За то самое большое здание, где расположен то ли банк, то ли магазин. Что там – за этим поворотом? Что будет, если пойти туда? Выйдешь ли к центру города или на его окраину, к Главпочтамту или к реке?

И ты должен бродить так, пока поворот направо на бульвар не закроют, не перенесут банк и не отремонтируют Главпочтамт. Пока не заполнишь воспоминаниями каждый дом, где когда-то и что-то было – магазин, кафе, день рождения, поминки. Пока не оплетешь паутиной воспоминаний весь город – так, чтобы спотыкаться об нее. Так, чтобы не пройти спокойно, без сердцебиения.

Ты должен бродить так, пока заново не построишь город у себя в голове. Бродить чужим, одиноким и ненужным. Пока не сможешь запросто сказать: «А, ну так этот магазин давно переехал, теперь здесь банк».

И только тогда, ты сможешь сказать одно из двух: «я дома» или «вы, наверное, не представляете себе»…